Мэри Кэтрин так распалилась, что уже не знала, как остановиться. С каждым словом она казалась себе все более скверной. Но в то же время это чувство почему-то пьянило.

– Не нужно было ее изгонять! Она Тебя любила! Ты был ей Отцом! Когда любишь, не назначаешь испытаний. А просто доверяешь. Беседуешь. Но Ты ни разу со мной не говорил. Ты помалкиваешь, а говорю только я. Я делаю всю работу, а Ты не делаешь ничего! И после этого я должна ТЕБЕ сострадать?

Мэри Кэтрин воздела глаза к небу. Где злыми лицами плыли облака.

– Я выполняла все, что Ты велел! Я верила всему, что ТЫ говорил! Я молилась Тебе каждый день, и в поощрение Ты принудил моих родителей отвезти меня на побиение камнями?! Ты принудил меня опуститься перед Тобой на колени? А с какой стати я должна стоять перед Тобой на коленях? Чем плохо, если я буду стоять на ногах?! Что, черт побери, Тебя страшит?

Мэри Кэтрин въехала на следующую улицу.

– Боже, умоляю, разъясни, а то я уже начинаю Тебя ненавидеть, хотя мне этого вовсе не хочется! Но на этот раз молчать нельзя! Я потеряла все. Мать. Отца. Моего парня. Моего духовника. Церковь. Дом. Город. Свободу. И заслуживаю ответа. ПОГОВОРИ ЖЕ СО МНОЙ, БОЖЕ, ЧЕРТ ПОБЕРИ! ПОЧЕМУ ТЫ СО МНОЙ ТАК ПОСТУПИЛ?

Потому, что я не люблю тебя, Мэри Кэтрин.

Голос звучал так спокойно. Так уверенно. Так мягко.

– Что? – опешила Мэри Кэтрин.

Я тебя не люблю.

У Мэри Кэтрин по спине пробежал холодок. Впереди она увидела оленей, выбегающих из леса. Готовых броситься под колеса ее машины.

– Ты не Бог, – сказала она.

Я Бог, Мэри Кэтрин.

– Бог любил всех, так что никакой ты не Бог. Ты дьявол.

Мэри Кэтрин задумалась о своем бедственном положении, и вдруг ее осенило.

– А я – не Пресвятая Дева Мария, – без затей сказала она. – Я – Иов.

Она посмотрела вперед. По переулку несся пикап с застывшим на капоте оленем. Пикап преследовали десятки оленей. Машина Мэри Кэтрин понеслась к четырехстороннему перекрестку. Откуда-то ей было известно, кто находится в этом пикапе.

Тот самый мальчик.

Кристофер.

Мэри Кэтрин поняла, что это испытание. Трижды она встречала Кристофера на дороге. Трижды выезжала на перекресток. В первый раз она остановилась по знаку «стоп». Во второй раз она протаранила машину, в которой ехали этот мальчик с матерью. Сейчас был третий раз. Святая Троица.

Отец. Сын. Святой дух.

Лед. Вода. Облака.

Она не понимала, почему Богу понадобилось ее испытывать, но знала, что конец света близок, а у Него осталось не такое уж большое воинство. Она была лишь точкой масляной краски на Его обширном полотне.

И дело ведь не в ней, правда?

Мэри Кэтрин сохраняли жизнь не ради нее самой. Ей сохраняли жизнь ради Кристофера. Как только она это осознала, голос умолк. Самозванец исчез.

И на нее снизошло великое утешение.

Она поняла, что сейчас живет со всем тем, чего вечно страшилась. Она беременна. Отвергнута. Загнана. На Землю пришел ад. Она попала в долину смертной тени.

Но не убоялась зла, потому что Господь ее не оставил[74].

Машина мчалась к перекрестку. Деваться было некуда. Либо врезаться в оленей, либо позволить им разорвать Кристофера на куски. Мэри Кэтрин повесила голову.

– Господи Иисусе, я грешница. Я не чужда тщеславия. Не чужда самолюбования. А самый тяжкий мой грех в том, что из-за страха перед Тобой я до этой самой минуты никогда Тебя не любила. Но страха больше нет, потому что рай и ад – это не пункты назначения. Это наш выбор.

Пикап с Кристофером промчался через перекресток. Ее автомобиль летел вдоль по улице.

– Я Тебя люблю, Иисусе, – сказала она.

Мэри Кэтрин вывернула руль и врезалась в стадо бегущих оленей. Крыша прогнулась. Рога пронзили лобовое стекло и окна. А потом пронзили живую плоть. Автомобиль, раз десять перевернувшись, наконец приземлился на четыре покореженных колеса. Сквозь заливающую глаза кровь Мэри Кэтрин смотрела, как уносятся прочь Кристофер и его мать. На какое-то время они были в безопасности.

Мэри Кэтрин улыбнулась.

– Храни их, Иисусе, – сказала она.

Прежде чем потерять сознание, она почувствовала, что Он опустился рядом с ней. Десница Его была теплой, как кровь, что струилась по ее руке. Ее охватило умиротворение, потому что веру в Него она пронесет через всю жизнь, до конца своих дней. Не из страха. А из любви.

Мэри Кэтрин была свободна.

Мать Кристофера посмотрела в зеркало заднего вида в тот миг, когда машина Мэри Кэтрин переворачивалась на дороге. Эта девушка уберегла их от оленьего стада.

У них оставался шанс на спасение.

Она втопила педаль газа. Вдали замаячил Лес Миссии. Повсюду отворялись двери, и на улицу высыпали десятки почтарей. С воплями.

– Отдааааашшшь… он нашшш…

В зеркало было видно, что почтари уже взбежали на вершину пригорка. Они вылезали отовсюду. Забивали каждую дорогу, как тромбы забивают артерии в последние минуты перед разрывом сердца. Сквозных проездов не осталось.

Кроме одного.

Монтерей-драйв.

Она вдруг вспомнила, как в сентябре они сворачивали на эту улицу с агентом по недвижимости. Тогда впервые в жизни перед ней забрезжила надежда на собственный дом. Наконец-то она могла обеспечить сыну надежное жилье, хорошую школу и хороших друзей. Она посмотрела на Кристофера. Он был бледен, как призрак. Из носа текла кровь.

– Я никогда тебя им не отдам, – сказала она.

И стала смотреть вперед – туда, где темнел Лес Миссии, над которым, как раковые опухоли, ползли облака. Возвращался туман, чтобы отвоевать землю и погрузить ее в потоп. Весь мир вытесняла его собственная тень. Если у матери Кристофера и был какой-то страх, то лишь страх за сына. Ради него она будет жить, ради него умрет, ради него убьет. Она пойдет на все, только бы сохранить ему жизнь.